Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]
Во время завтрака Брюлета, как она мне после сама сказала, начала подозревать истину и стала наблюдать и хитрить, чтобы лучше разузнать дело.
— Неужто я должна целый день сидеть сложа руки? — сказала она. — Я не Бог весть какая работница, а не привыкла отдыхать от одной еды до другой. Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь работу, Теренция, и скажите, в чем я могу вам помочь. Если вам нужно сбегать куда-нибудь, я побуду в шалаше и сделаю все, что вы мне велите, а если вы останетесь дома, то и я останусь, только с условием, что вы дадите мне какое-нибудь занятие.
— Мне не нужна ничья помощь, — отвечала Теренция, — а вам нет надобности в работе: вы и без нее не будете скучать.
— Почему же это, душенька?
— Потому что вы теперь с вашим другом, и так как я могу помешать вам говорить о том, о чем бы вам хотелось, то я лучше уйду, если вам угодно здесь остаться, или останусь, если вам вздумается уйти отсюда.
— Ни мне, ни Жозефу не будет это приятно, — сказала Брюлета с лукавством. — У меня нет с ним секретов, и все, что мы могли сказать друг другу, еще вчера переговорили. Теперь ваше присутствие будет для него новым удовольствием, и мы просим вас остаться, если только вам не будет веселее в другом месте.
Теренция была в нерешительности и так взглянула на Жозефа, что Брюлета тотчас же поняла, что гордая девушка мучилась и не хотела остаться из опасения быть лишней.
— Да помоги же мне уговорить ее, — сказала она, обращаясь к Жозефу. — Ведь ты сам сказал сейчас, что мы твои ангелы-хранители. А разве тебе не хочется, чтоб они вместе трудились над твоим спасением?
— Правда твоя, Брюлета, — отвечал Жозе. — С вами, мои добрые ангелы, я наверняка выздоровлю скорее. Если вы вместе приметесь помогать мне, то, мне кажется, что вы обе будете любить меня больше, точно так же как, принимаясь за труд с добрым товарищем, мы вдвое больше чувствуем в себе силы.
— Так я-то и есть тот добрый товарищ, в котором нуждается ваша землячка? — сказала Теренция. — Делать нечего: скреплю сердце и сяду здесь работать.
Она принесла скроенные рубашки и принялась шить. Брюлета хотела помочь ей, но она не соглашалась.
— Не нужно ли тебе, Жозе, починить чего-нибудь? — спросила она. — Я думаю, твое платье нуждается во мне: давненько я до него не дотрагивалась.
Брюлета перебрала всю связку платья, но не нашла ни одной незаштопанной дырочки, ни одной оторванной пуговки: все было починено и заштопано. Она было заговорила о том, что хочет купить завтра холста и скроить Жозефу новые рубашки, но оказалось, что рубашки, которые шила Теренция, назначались ему, и она хотела непременно окончить их одна.
Брюлета все более и более убеждалась в своих подозрениях и нарочно настаивала на своем, так что Жозеф принужден был вмешаться в их разговор и заметил, что Брюлета скучает без работы. Тогда Теренция с гневом бросила работу и сказала Брюлете:
— Кончайте же одна. Я до них больше не дотронусь.
И она с досадой ушла от нас в шалаш.
— Жозе, — сказала Брюлета, — эта девушка не причудница и упрямица, как я думала сначала. Она просто любит тебя.
Жозеф был так поражен словами Брюлеты, что она тотчас же поняла, как неосторожно поступила. Она не знала еще, как слабеет и пугается от каждой неожиданной мысли человек, страждущий телом вследствие душевной болезни.
— Что ты говоришь? — вскричал Жозе. — Еще этого несчастия мне недоставало!
— В чем же тут несчастие?..
— И ты еще спрашиваешь, Брюлета! Да разве от меня зависит отвечать на ее любовь?
— Ну так любовь пройдет у нее сама собой, — сказала Брюлета, стараясь его успокоить.
— Не знаю, может ли пройти любовь, — отвечал Жозеф, — но если, по незнанию и неосторожности, я сделаюсь причиной несчастья дочери лесника и сестры Гюриеля, чистой девушки, которая столько молилась за меня и так берегла мою жизнь, я буду так виновен, так преступен, что никогда не прощу себе этого.
— Так тебе никогда не приходила мысль, что ее дружба может обратиться в любовь?
— Никогда.
— Это странно, Жозе!
— Что же тут странного, Брюлета? Разве я не привык с самого детства видеть сострадание к моей глупости и участие к слабости? Разве дружба, которую ты мне всегда оказывала, заставляла меня когда-нибудь думать…
Тут он покраснел как огонь и не мог выговорить более ни слова.
— Твоя правда, — отвечала Брюлета, которая была так же осторожна и находчива, как Теренция простодушна и чувствительна, — иногда можно жестоко ошибиться в своих чувствах и чувствах, которые возбуждаем в других. Мне пришла глупая мысль насчет этой девушки, мысль без всякого основания, раз ты с ней не согласен. Теренция, также как и я, вероятно, еще не знает настоящей любви и ждет, чтобы Господь Бог выбрал ей человека, которому бы она могла отдать всю свою жизнь.
— А все-таки я хочу и должен уйти отсюда, — отвечал Жозеф.
— Мы затем и пришли сюда, — сказал я, — чтобы увести тебя, когда ты будешь в силах.
Против всякого ожидания, Жозеф воспротивился этой мысли.
— Нет, — сказал он, — у меня одна только сила, одна только воля: я хочу быть великим музыкантом, чтобы взять к себе матушку и жить в почете и уважении на своей стороне. Я уйду отсюда в Верхнее Бурбонне и буду странствовать до тех пор, пока не получу звание мастера-волынщика.
Мы не посмели сказать ему, что, по нашему мнению, у него слишком слаба грудь для волынки.
Брюлета заговорила с ним совсем о другом, а я, желая убедиться в истинности ее догадок насчет Теренции, которая, сам не знаю почему, сильно тревожила меня, побрел в ту сторону, куда пошла молодая девушка. Я видел, как она вышла из дома и углубилась в лес, и побрел наудачу, томясь любопытством и желанием ее встретить.
Вскоре я услышал глухие рыдания, которые и навели меня на то место, куда она удалилась. С той минуты, как я убедился, что я нисколько не виноват в ее печали, мне не было совестно перед ней. Я подошел к ней и заговорил с ней смело.
— Теренция, — сказал я, видя, что она перестала плакать и только всхлипывала и вздрагивала, как будто бы гнев и слезы душили ее, — мне кажется, что мы с сестрой в тягость тебе. Мы тебе противны, и Брюлета в особенности, потому что сам по себе я не заслуживаю такого внимания. Сегодня поутру мы говорили о тебе. Брюлета хотела перейти от вас, полагая, что она тебя стесняет. Я насилу убедил ее остаться. Будь же откровенна: скажи только слово — и мы тотчас же уйдем отсюда. Как бы дурно ты ни думала о нас, мы все-таки будем по-прежнему расположены к тебе, и упаси нас Боже хоть в чем-нибудь досадить тебе.
Моя откровенность глубоко уязвила гордую Теренцию. Она вскочила с того места, где я сидел подле нее, и сказала с видом угрозы:
— Твоя сестра хочет уйти отсюда? Хочет пристыдить меня? Нет, этому не бывать, а не то…
— А не то что? — сказал я, желая заставить ее высказаться.
— А не то я покину лес, отца и брата, и уйду одна умереть куда-нибудь в степь!
Она говорила как в горячке, с таким мрачным взглядом и лицом, что я перепугался.
— Теренция, — сказал я, взяв ее тихонько за руку и принуждая сесть, — или в тебе нет ни капли справедливости, или же у тебя есть причины ненавидеть Брюлету. Скажи мне их, как добрая христианка: может быть, мне и удастся оправдать ее в твоих глазах.
— Нет, не оправдаешь! — вскричала она, не владея больше собой. — Я хорошо ее знаю. Ты думаешь, что мне про нее ничего не известно? Нет, я довольно поломала над ней голову, расспрашивала Жозефа и брата, и могу смело сказать, судя по ее поведению, что у нее сердце неблагодарное, а ум лукавый. Она кокетка — вот и все тут, и каждый справедливый человек имеет право ненавидеть ее.
— Упрек тяжкий, — сказал я спокойно, — только на чем же он основан?
— Да разве она не знает, — продолжала Теренция, — что здесь трое влюблены в нее и одурачены ею? Жозеф просто умирает, брат мой крепится с грехом пополам, а ты стараешься забыть свою любовь. Что ж ты думаешь, я поверю, что она ничего не замечает и в душе любит кого-нибудь из вас? Нет, у нее на душе нет ровно ничего. Она не сожалеет о Жозефе, не уважает брата, не любит тебя. Ваши мучения только забавляют ее, и так как у нее в деревне еще, быть может, найдется пятьдесят поклонников, то она и рассчитывает жить для всех и в то же время ни для кого. До тебя мне нет дела, Тьенне: тебя я не знаю, а вот брат мой, который, по ремеслу своему, так редко с нами бывает и уходит от нас в ту минуту, когда мог бы остаться, и бедный Жозеф, который умирает и просто с ума сходит… Нет, воля твоя, Тьенне, а ваша Брюлета кругом виновата перед ними. И как ей только не стыдно и не грешно не уметь сказать ни одного доброго слова ни тому, ни другому!
В эту минуту к нам подошла Брюлета; она слышала весь наш разговор. Не привыкнув слышать о себе такие речи, но довольная тем, что узнала, наконец, настоящую причину поступков Гюриеля, она села подле Теренции и взяла ее за руки с видом сострадания и в то же время упрека. Теренция успокоилась несколько и сказала ей более кротким голосом:
